Коллективное чувство исторической ответственности проявляется не только на уровне бытового поведения. В постоянном повторении категорического императива "Никогда Больше Освенцим!" состоит, пожалуй, специфика немецкой исторической политики.
Сегодняшнее усердие интеллектуальных и политических элит ФРГ в осмыслении тоталитарного прошлого нередко приводится в пример как "идеальная модель" обращения с неприятными страницами собственной истории и ставится в пример другим странам с авторитарным опытом. Между тем, часто упускается из виду тот долгий и достаточно противоречивый процесс, через который должна была пройти послевоенная Германия на пути к такой "идеальной" форме памяти.
В начале было… забвение
После войны Германия находилась в шоке от военного поражения и унижения, которое пришлось в результате испытать "великой державе". Глубоко травмированное немецкое общество скорбело прежде всего по своим погибшим солдатам, жертвам воздушных бомбардировок Гамбурга и Дрездена и принудительных миграций из Судет, Восточной Пруссии или Верхней Силезии. Должны были пройти годы, прежде чем заговорили о чудовищном количестве жертв среди евреев, жителей СССР, Польши и остальных стран Европы, находившихся в немецкой оккупации.
Политическая и профессиональная амнистия шла параллельно с "коллективной амнезией" (как ее обозначил немецкий философ Германн Люббе), при которой как "жертвы" (не немцы), так и "палачи" нацистской системы были фигурами умолчания: уже к началу 1950-х гг. многие функционеры национал-социалистской системы получили амнистию, а приговоренные к заключению преступники были досрочно освобождены. Примером того, насколько небрежно проходил процесс осуждения преступников, может служить тот факт, что некоторые немецкие врачи, в прошлом работавшие в преступной программе эвтаназии, в 1950-x гг продолжили работу в клиниках.
Немецкое общество жило скорее "экономическим чудом" настоящего, чем осмыслением темных пятен прошлого: в духе времени было перекладывание ответственности за преступления на деспота Гитлера и сотоварищей; антипатия к коммунизму и Советскому Союзу, а временами даже дискуссия об "упущенных шансах"… Под покровом забвения находились и бывшие места нацистского террора — Дахау, Берген-Белзен, Нойенгамме и др. В отличие от Восточной Германии, мемориалы в ФРГ были установлены достаточно поздно – примерно к середине 1960-х., и то часто вопреки протестам местных жителей, не желающих видеть напоминания о собственных преступлениях.
Эйхманн в Иерусалиме, Брандт в Варшаве
Лишь в 6190-х годах общественная дискуссия начала затрагивать значение критического осмысления прошлого. Первыми к этому вопросу обратились представители левой интеллектуальной элиты — т.н. "Франкфуртской школы" Теодора В. Адорно и Юргена Хабермаса. Значительный резонанс в СМИ вызвали процессы по делу оберштурмбаннфюрера СС Адольфа Эйхманна в Иерусалиме (1961 г.) и Франкфуртский процесс (1963-65 гг): именно в них впервые были озвучены вопросы вины и ответственности немецкого общества, и именно они послужили отправной точкой для начала исследования истории Холокоста немецкими историками.
Левые идеи становились все более популярными среди молодежи, вступившей в "конфликт поколений" и порицавшей их "мещанский" стиль жизни родителей. Биографии отцов и дедов стали предметом дискуссий, все чаще начали звучать вопросы типа: "Отец, а что ты делал на Восточном фронте?"
Прошлое все больше становилось частью настоящего. Политической реакцией на заметный поворот общественного сознания стала работа по увековечиванию памяти о жертвах нацистского террора в Западной Германии. На местах бывших концлагерей были установлены мемориальные плиты, построены музеи, налажена практика встреч с бывшими узниками. Зародившаяся в поздних 1960-х "музейно-мемориальная политика" со свойственным ей морально-политическим и педагогическим посылом является сегодня особенностью немецкой модели памяти, уникальной в Европе. Политическим символом немецкого покаяния стал фотоснимок канцлера ФРГ Вилли Брандта, стоящего на коленях перед памятником жертвам Вершавского гетто. Именно Брандт ввел понятие "освобождения" по отношению к 1945 г. в общественный оборот: придя в 1969 году к власти, он назвал себя "канцлером не побежденной, а освобожденной Германии".
Холокост в бытовой памяти немецкого общества
Бесспорно, политические жесты и появление мемориалов сыграли определенную роль в изменении исторического сознания. Однако масштаб преступлений окончательно дошел до рядовых граждан лишь с показом американского телесериала "Холокост" в 1979 г., посвященного трагической судьбе еврейской семьи и безжалостности немецких палачей. Именно с этого момента чувство "коллективной вины" стало неотделимой частью исторических эмоций и национальной идентичности. "Вторая вина или бремя быть немцем", — так определил этот феномен один из ведущих немецких философов Ральф Жиордано, бывший узник нацистских тюрем.
Тем не менее, исследования социологов показывают, что вины за прошлое на личном уровне у современных немцев нет. В немецких семьях о военном опыте дедушек и бабушек не говорят, а если прошлое и упоминается, то всегда с оговоркой на пассивность, безвыходность ситуации, незначительность занимаемой в известной партии должности и т.д. Гораздо более значимое место в памяти занимают воспоминания о страхе перед приближением Советской Армии в 1945 г. и нужде послевоенных лет. Выражение "русские идут" до сих пор является негативной идеологемой, и сегодняшние немецкие СМИ умело используют этот исторический страх, информируя об активности российских инвесторов на немецком рынке...
Ветер перемен: падение стены, новые жертвы и новые палачи
С точки зрения многих левых интеллектуалов стена между Западной и Восточной Германией была "справедливым наказанием за историю". Ее падение и объединение ГДР и ФРГ вызвало у немецкого общества ранних 1990-х размышления о том, что Германия достаточно покаялась и искупила свою вину перед Европой. По результатам проведенного в конце 1990-х опроса, большинство немцев высказались за "жирную черту" под национал-социалистическим прошлым.
После воссоединения Германия создавала о себе представление как о государстве, пережившем две диктатуры, и рассматривала опыт пост-социалистической ГДР с позиций тоталитаристских теорий. Возможность симпатии к ГДР и ее истории отметалась и табуировалась. От новых земель требовалось шоковая терапия — смена элит, строительство мемориалов жертвам коммунизма, учреждение ведомств по исследованию преступлений СЕПГ и Штази (службы госбезопасности) и, прежде всего, безоговорочное признание факта, что ГДР была преступным, неправовым государством. При этом право "период забвения" ГДРовцам предоставлено не было.
Отношения между западными и восточными немцами на эмоциональном уровне затруднены до сих пор. Жителей Восточной Германии обижает поведение западных немцев, которое они часто определяют как пренебрежительное, самодовольное и подчас заносчивое.
Миф о "невинном Вермахте"
Пожалуй, самым живучим оказалось представление о непричастности солдат немецкой армии к преступлениям нацизма. Вермахт был в коллективном сознании "обычной армией", которая вела "обычную войну".
Немецкие солдаты долгое время представлялись в романтическом свете, типа рыцарей африканских пустынь из произведений Карла Мая. Поэтому выставка "Преступления Вермахта. Масштабы Войны на уничтожение", показанной во многих крупных городах Германии в середине 1990-х гг., произвела эффект взорвавшейся бомбы. Несмотря на то, что выставка вызвала много критики, миф о непорочном Вермахте был развенчан, а предметом общественной дискуссии стал преступный характер ведения войны на Восточном фронте. Именно эта выставка впервые показала войну против Советского Союза как войну на уничтожение.
Коллективная вина в мультинациональном обществе
Осмысление прошлого обуславливает легитимность современной Германии. Однако приток мигрантов из стран Ближнего Востока, Восточной Европы и Африки и их интеграция в немецкое общество бросает новый вызов исторической политике. Как передать это специфическое историческое сознание новым гражданам ФРГ, которые никак не связаны ни с преступлениями нацизма, ни с преступлениями ГДР-овской службы безопасности? Дети мигрантов в первые в жизни слышат о Холокосте в школе, разговор о жертвах Шоа не вызывает у них ни особых эмоций, ни должного пиетета — в отличие от немецких одноклассников.
Тем не менее, в сегодняшней Германии именно историческое наследие Третьего Рейха и ответственность за него как никакие другие факторы внутренней политики определяют дискуссию по вопросам интеграции мигрантов, вопросам межнациональной и межрелигиозной терпимости.
Екатерина Махотина, историк, научный сотрудник кафедры Истории Восточной Европы Университета Людвига-Максимилиана
http://www.rosbalt.ru/main/2012/06/21/995297.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий