Медальный профиль

Дмитрий Бутрин о 150-летии Петра Столыпина

Фото: Фото ИТАР-ТАСС

Кто это любит черный юмор — история или люди, которые по своему общественному положению обязаны ее творить? Медаль Петра Столыпина, 150-летие со дня рождения которого отмечается 14 апреля, в российском правительстве имеет самую дурную репутацию. Хотя отнюдь не все министры и

приравненные к ним лица, которые получают от правительства эту награду, в течение ближайших месяцев уходят в отставку и полузабытье, но число тех, кто примерил на себя эту высшую награду управленца-экономиста и сохранил за собой пост в кабинете министров, не так велико. Перед сменой работы "Столыпиным" награждали и министра сельского хозяйства Алексея Гордеева, и вице-премьера Алексея Кудрина, и главу аппарата правительства Сергея Собянина, и министра промышленности Виктора Христенко, и даже замглавы администрации президента Владислав Сурков не избежал этой почетной участи.


Портрет на медали никогда не равен человеку, на ней изображенному: медальные профили как раз и придуманы для апелляции к принципу исторической аналогии. И поскольку навечно отставленным уже все равно, что из них сделают благодарные потомки, для убедительности аналогии из них все равно сделают что-нибудь очень бронзовое и величественное. Но никогда оттенок бронзы не покрывает портрета человека, который бы этого для себя не желал при жизни,— и в этом видится некоторое торжество исторической справедливости. 

В истории Петра Столыпина, гродненского и саратовского губернатора, затем министра внутренних дел, а затем и премьер-министра России, все стало надежно, прочно и выбито каменными буквами на бронзовой дощечке уже через год после того, как в киевском театре анархист и агент охранки Дмитрий Богров разрядил в него браунинг. В Киев в начале сентября 1911 года Столыпин приехал по делу немаловажному, но формальному — открывать с царем Николаем II памятник царскому деду, великому реформатору Александру II. Все в этой истории было бы величественно — первая пуля Богрова попала в крест св. Владимира, полученного за успешное подавление восстаний толпы в Саратовской губернии в 1905 году, и защитила сердце. Но была и вторая, попавшая в прозаическую печень.


Упавший в кресло смертельно раненный Столыпин сразу сказал, что счастлив умереть за царя. Но не эти слова, которые стали бы легендой для любого премьер-министра, закончили его жизнь. Петр Столыпин жил еще три дня, перед смертью он в полубессознательном состоянии что-то говорил о вольностях Финляндского края, от которого добра не жди. Финальная фраза нашлась уже 6 сентября, на следующий день после смерти Столыпина — в первых же фразах завещания было сказано: "Я хочу быть погребенным там, где меня убьют". Уже 7 сентября депутаты Государственной думы объявили о сборе средств на памятник Столыпину, уже 10 сентября нужная сумма была собрана (12 сентября 1911 года в Лысогорском форте был повешен Богров, отнесшийся к этому факту удивительно равнодушно).


Ровно через два года итальянец-скульптор Этторе Ксименес, который, кстати, и был автором злополучного монумента царю Александру II, воздвиг в Киеве памятник убитому премьер-министру. Слева от пьедестала, на который установили бронзовую фигуру Столыпина высотой в 8,5 метра, премьера охраняла аллегорическая фигура Мощи — русского витязя. Справа — фигура Скорби, русской женщины. Над витязем размещена была самая известная и звучная цитата из выступлений покойного: "Вам нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия". Над женщиной — менее известная и сейчас, по прошествии ста пятидесяти лет, звучащая зловещим пророчеством: "Твердо верю, что затеплившийся на западе России свет русской национальной идеи не погаснет и вскоре озарит всю Россию". Свет этот озарил Россию уже через 5 лет — 16 марта 1917 года над памятником Столыпину даже не большевики, а анархисты и эсеры, совершили "народный суд", повесив статую премьер-министра на специально для этого сколоченной инженерами киевского "Арсенала" железной виселице. Очень уж он запомнился анархистам.


Места не менее звучной цитате из Столыпина, из памятного его газетного интервью — "Дайте мне двадцать лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете Россию!",— на памятнике уже не нашлось: вместо нее, вполне уместной и поучительной, на граните была выбита небеспроблемная биографическая справка: "пал от руки убийцы" Столыпин, согласно тексту, "1-5 сентября", а родился "2 апреля 1862 года" в Москве. На самом деле — в Дрездене, конечно, в Дрездене. Но разве была бы патриотичной такая правда? Покоя внешнего и внутреннего, требуемого великим реформатором от окружающего мира, никто не дал. В 1919 году на опустевшем постаменте в Киеве был уже памятник Марксу. Его через несколько месяцев снесли деникинцы. Потом там, кажется, были еще памятники — уж неважно, кому.


Убитого боготворили прежде всего за его слова, за слова же и ненавидели. Другие выдающиеся любители слов считали его равным себе. Неистовый Ленин именовал его "обер-вешателем", рассудительный Солженицын держал его за нравственный камертон. Илья Глазунов в 2002 году писал ростовой портрет Столыпина — как всегда, кошмарный, в начищенных ботинках и мундире, напоминающем цветами жилетку таджика-строителя. То, что Петр Столыпин был величайшим в российской истории реформатором, всем было удобно: он и сам был не прочь быть великим реформатором, когда позволяли обстоятельства. 

За исключением слов, все в истории Столыпина зыбко. Физик-студент Императорского университета в Санкт-Петербурге, и вдруг — поступает на службу в МВД, откуда перемещается в министерство земледелия (писал диссертацию о табаке), откуда перемещается на пост предводителя дворянства в Ковно. До 1902 года Столыпин занимается своими аграрными делами в будущей Литве, затем его неожиданно назначают губернатором в польско-белорусско-еврейский Гродно, откуда уже через три года Столыпин с большой неохотой едет возглавлять Саратовскую губернию — но обживается. В 1905 году губернатор с большим стоицизмом тушит пожары народных восстаний во вверенном ему крае — во многом его политикой они в Саратове и вспыхнули, покушались на Столыпина в губернии неоднократно. В апреле 1906 года несгибаемого градоначальника замечает царь и ставит его главой министерства внутренних дел (без огромной его на той охоты — два предшественника убиты), а в июле видный оратор становится и премьер-министром — но бунты продолжаются. В августе бомба эсеров убивает в доме Столыпина в Санкт-Петербурге 24 человека, раздроблены ноги его дочери Натальи, врачей с трудом отговаривают от ампутации,— в ответ возникает знаменитый закон "О военно-полевых судах", предусматривающий "столыпинский галстук" бунтующим — и Лев Толстой пишет "Не могу молчать!", тщетно отговаривая Столыпина убивать в ответ на убийства. Но при этом Столыпин всегда вежлив, корректен. Грубости в нем не было, только необходимая жестокость. Кто определит границы необходимой жестокости? Только тот, кто потом не будет об этом жалеть.


А что же экономические реформы? Их планы громадны. Впрочем, большую часть их придумал (а в случае с земельными законами — и начал реализовывать) предшественник Столыпина, Сергей Витте, ненавидимый всей Москвой, обвиняемый заглазно в связях с Ротшильдами и мировой масонерией, взяточник и патриот. Именно его комиссия покончила с "круговой порукой" и "выкупными платежами", остатками крепостного строя в России, он же готовил и знаменитый манифест 17 октября 1905 года с его местным самоуправлением, он же до этого готовил и реформы налогообложения, и денежную реформу. Все это в итоге, судя по всему, и погасило революцию 1905 года, и Витте неоднократно заявлял, что Столыпин его обокрал,— но так красиво, как Столыпин, граф говорить не умел. Как и реформаторы в России в 1992-1995 гг., Столыпин был сторонником нескольких идей — в первую очередь, "хуторов и отрубов" для крестьян-единоличников (их к 1914 году нашлось не более 15% от стомиллионной крестьянской массы, ради них, собственно, и вводилась частная собственность на землю), ограничения автономии Финляндии и Польши ради борьбы с революционерами всех мастей, переселения крестьян-колонизаторов в Сибирь. Эти идеи реализовывались, остальное казалось менее важным.


Все это, несомненно, было чрезвычайно значительно, но "двадцати лет спокойствия" дать не могло и не смогло. Столыпин был, пожалуй, либералом — но либералом умеренным ровно в той степени, чтобы не обращать внимания на все то нелиберальное, на что обращать внимания было не с руки и неприятно, да и все равно бесполезно. Третья Государственная дума, созданием "конструктивного большинства" в которой Столыпин был занят в 1907 году (через несколько десятков лет в такого рода вещах преуспеет Владислав Сурков), пережила Столыпина на год и сменилась в итоге еще более левой четвертой Госдумой. Ради стабильности и спокойствия можно было не обращать внимания на мелкие нечестности. Они были неважны, как станут неважны в 1991, 1993, 1996, 1997 годах.


Странно, ни о каких 20 годах спокойствия речи не шло и в начале XX века — и в августе 1911 года это было, в общем, совсем очевидно, как очевидно было и то, что все, чего не хватало Столыпину как великому реформатору, не хватало и России, чтобы избежать всего, что ее ждало дальше. Но мертвому Столыпину повезло больше, чем повезло, например, премьер-министру Михаилу Касьянову, в 2002-2004 гг. планировавшему не только "монетизацию льгот" (смешно, а ведь по тем временам — чем не аграрный вопрос?), но и куда как большие потрясения и переустроения экономического аппарата. Повернись все иначе — не награждали бы реформаторов 2045 года медалью Касьянова? Но бог миловал, а Столыпина — нет. Навеки — безошибочный реформатор, которому не дали спасти Россию. Навеки — образец твердости и несгибаемости министра. Навеки, вот уже на полтора века — автор крылатых фраз, которыми так удобно прикрывать любые великие по замыслу дела.


Столыпин, этот несомненно хороший, добрый, умный и ограниченный человек, ужаснулся бы, узнав, что потомки соорудили себе из него — медаль.